Дефект плёнки

      Я ел бутерброд с маслом в тот самый миг, когда в комнату входил Макс. Не вошёл, а именно входил: медленно распахнулась перед ним блестящая от хорошей краски белая дверь, на пороге появилась его чуть грузная фигура, он уже занёс правую ногу, чтобы шагнуть в комнату, но тут словно киноплёнка застопорилась в проекторе, и поднятая нога так и не опустилась на пол, а осталась висеть в воздухе, судорожно дрыгаясь. Стрекотанье кинопроектора усилилось, что-то громко щёлкнуло. Я вздрогнул, выронил бутерброд, и он тут же улетел к потолку, прилепившись к нему, естественно, маслом. Мне стало жаль недоеденный бутерброд и стало жаль Макса, который так и стоял с застывшим лицом и дрыгающейся ногой, словно его шибануло током. Я подошёл к нему, содрал его изображение со стены, порвал в мелкие клочья и выбросил в ведро (а может, скомкал и выкинул в форточку — уже не помню).

      В тот вечер Макс так и не пришёл ко мне пить коньяк.
      С тех пор я ни разу не видел Макса целиком.


      Вариант 1.
      (порвал в клочья и выбросил в ведро)

      Наши общие друзья говорят, что Макс в последнее время стал каким-то странным. Я не знаю: я редко вижусь с Максом. Я вообще почти его не вижу: в чёрную рамку будней его фигура перестала помещаться, а сам Макс давно уже не попадает в кадр повседневности. Пусть о нём говорят что угодно, но всё же он хорош, даже когда видишь только половину его туловища. Или правую часть лица с изумительным маленьким шрамиком у глаза. Я не раз пробовал делать акцент на этом шрамике, и Макс потом благодарил меня так, будто имел успех у женщин. Вообще километры наших с ним отношений не первый год наматываются на катушку жизни. Мы никогда не были вместе: ни росли, ни взрослели, мы появились друг у друга как-то сразу, будто сценарист забыл написать для нас предысторию. С той поры Макс нисколечко не изменился, хотя для других он всегда как новый. Его картонная изнанка известна только мне, и в отличие от остальных шаблонных персонажей, эта изнанка у него не плоская и чёрная, как принято воображать, а совершенно иная. Подчас у него сложный характер, а за кулисами его души прячутся его страхи, предрассудки и переживания. Но если что-то идёт не так, Макс использует дорогой растворитель, чтобы вывести из своей памяти чёрные пятна нежелательных воспоминаний.


      Вариант 2.
      (скомкал и выкинул в окно)

      Однажды он ко мне никогда не приходил, и мне приходилось в одиночестве лакать коньяк, наполняя им бумажный стаканчик, свёрнутый из моего к нему (Максу) хорошего отношения. У нас даже девушки были одинаковые, словно отпечатанные в типографии тиражом в 2 экземпляра. Но на самом деле девушка была одна: просто две половинки склеивались тыльными сторонами, и тогда нас становилось трое — она, Макс и я. При этом я всегда отправлялся на балкон курить детские сигареты, а Максу оставалось развлекаться с тенью своей подружки, потому что сама она исчезала, как исчезает голограмма от перемещения источника света. Таким светом для Макса всегда был я. Находясь рядом со мной он жил в ярком мире своих сказочных галлюцинаций, которые сияли всеми цветами радуги. Но стоило ему остаться в одиночестве, как серость и скука заключали его в непроницаемое кольцо обыденности. Однако Макс не терялся и канцелярскими ножницами вырезал в сером ватмане свой силуэт, сворачивал его в трубочку и через образовавшийся проход выходил наружу, где его всегда ждал я.


      Вариант 3.
      (порвал в клочья и выбросил в окно)

      А когда мы занимались с ним любовью, он всегда входил в меня так плавно и незаметно, что мне иной раз не удавалось сполна ощутить его внутри. С ним вообще как-то скучно стало в постели: он имеет меня так, будто читает ежедневную газету, заранее зная, что на последней странице найдёт чёрно-белый кроссворд, прогноз погоды, пару-тройку глупых анекдотов и дурацкое астрологическое предсказание. Мы перестали удивлять друг друга. То ли дело его старый знакомый, который всегда деликатно уходит на балкон курить детские сигареты. Он всё больше и больше притягивает меня, этот молчаливый персонаж, контур которого лобзиком выпилен в недокрашенной фанере выцветшего неба, никогда не чёрного от городских огней. Я знаю, что он, пока мы с Максом в постели, рисует пеплом по ветру только мой образ, хотя никогда меня не видел, потому что я успеваю исчезнуть, как только Макс вписывает последнее разгаданное слово в решётку наших с ним клетчатых разговоров.


      Вариант 4.
      (скомкал и выкинул в ведро)

      Пожалуй я действительно меняюсь, и как это удивительно наблюдать за собой со стороны, иногда не узнавая себя, но всегда чётко зная, что это именно твоё альтер эго получило недавно новую роль, совершенно отличную от предыдущей. Бесконечно меняя маски, разбрасывая их вокруг себя, непременно начинаешь в них путаться и зачастую в спешке пялишь на себя совсем не подходящую. А иногда — маску на маску. И, окружённый этими недолицами, задаёшься вопросом: какая ж из этих масок моё подлинное лицо. Вдруг выясняется, что все или ни одна. Бедный я: марионетка и кукловод в одном лице. И кто кого дёргает за нитки, кто за кем наблюдает, кто актёр — кто зритель, кто в зале — кто на сцене, когда партер становится кулисами, а амфитеатр — суфлёрской будкой?.. Только дым от детских сигарет залетает с балкона в комнату, щекочет в носу, и мне не удаётся сдержаться: я чихаю и задуваю пламя единственной свечи, которая горит фитилём вниз. Стрёкот кинопроектора усиливается, киноплёнка там застопорилась, я подхожу к своему изображению, срываю его со стены, комкаю и…

      …ёкот кинопроектора усиливается, киноплёнка там застопорилась, моё изображение подходит ко мне, срывает меня со стены и усаживает рядом с собой за стол. В этот мо

      в этот мо
      в этот мо
      в эт

      момент с потолка падает бутафорский бутерброд с маслом, и это очень кстати: нам будет чем закусывать коньяк. Наш стол вместо скатерти покрыт старыми пожелтевшими газетами, мы глазами находим разноцветный кроссворд, а километры наших отношений продолжают наматываться на катушку жизни.